«Ловушка Вебера» для России, Почему либерализм здесь всегда будет проигрывать архаике Опции

[амр388]

«Ловушка Вебера» для России: почему либерализм здесь всегда будет проигрывать архаике

Немецкий экономист Макс Вебер пессимистически оценивал шансы России на модернизацию. Причины её отсталости он видел в отсутствии Реформации в XVI-XVII веках, огромной массы архаизированного населения и всевластии бюрократии. Отрицательную роль в новой истории России играет и ницшеански-разрушительная интеллигенция. В этих условиях у российских либералов нет шанса демократическим путём взять и удержать власть (только если ввести ценз для избирателей-архаиков).

Интерес к России у выдающегося немецкого ученого и мыслителя Макса Вебера появился сравнительно поздно только после революции 1905 года. Всего за несколько недель он, чтобы не пользоваться сведениями из вторых рук, а составить собственное мнение по первоисточникам, выучил русский язык настолько, что мог читать в оригинале российские газеты и журналы, поступавшие в русскую библиотеку Гейдельберга.

Плодом изучения и размышлений о России Вебера явились две большие работы, написанные в 1906 году. После Февральской революции он написал ещё одно исследование по России. Во многом эти труды объясняют и нынешнюю Россию (которая сущностно мало изменилась за сто лет).

Вебер подчёркивал, что монархическое тщеславие закрывает путь к рычагам управления подлинно одаренным политическим лидерам харизматического склада: «Положение России просто взывает к государственному лидеру, но династические амбиции режима личной власти оставляют для деятельности крупного реформатора — если даже он и найдется – столь же мало места». Поэтому события в России казались Веберу своего рода волшебным зеркалом, отразившим сценарий возможных в будущем событий и в Германии (запрос общества двух стран на таких лидеров, каковыми в 1930-х стали Гитлер и Сталин).

Симпатии Вебера принадлежат либеральному крылу революционного движения в России, представленному прежде всего партией кадетов. Он полагал, что российский либерализм вырос и окреп на почве земского движения, самого блестящего и благородного, по оценке Вебера, движения в русской политической истории пяти последних веков. Историческая роль земства заключалась для Вебера, помимо прочего, и в том, что именно оно разрушило миф, будто русские как нация не способны к свободному самоуправлению. А миф этот, объявлявший к тому же русских «агрессивными китайцами Запада», был широко распространен в Германии рубежа XIX-XX веков и начинал свой путь с идей известного младогегельянца и социалистического теоретика Мозеса Гесса и выходца из Прибалтики, профессора Виктора Хена.
Однако, сочувствуя русскому либерализму, Макс Вебер не усматривал благоприятных перспектив для установления в России демократической системы правления. Его оценки и выводы носили скептический и пессимистический характер.

В ходе революции российский либерализм оказался между двумя жерновами — реакционного самодержавия и радикально настроенных народных масс. Проект конституции русских либералов предусматривал введение в стране всеобщего избирательного права. И вот тут то, по анализу Вебера, российская демократия попала в заколдованный круг. При тогдашней социальной структуре населения России основную массу избирателей составляло крестьянство, жившее в условиях института традиционной полевой общины (около 80% населения Российской империи). Российские либералы надеялись, что политическая реформа сыграет позитивную роль в осуществлении реформы аграрной. Однако Вебер глубоко сомневался в этом и подчёркивал, что, являясь основным препятствием экономической мобильности, общинный менталитет крестьянства воспримет всю предложенную программу либеральных реформ, включая индивидуальную собственность на землю, негативно.

Традиционная общинная идеология в России, которую Вебер определял как «архаический аграрный коммунизм», не мог воспринять идеал личной свободы в западноевропейском духе. Наоборот, община препятствовала формированию полноценной самостоятельной личности, устанавливала диктат традиций над нововведениями, посредственности и рутины над оригинальностью. При её господстве самоуважение и чувство собственного достоинства личности становились практически неосуществимыми.

Принцип свободы и автономии субъекта, лежащий в основе политической программы либерализма, свои религиозно-этические корни имел в протестантизме, а философское обоснование нашел в учении Иммануила Канта. Именно в свободе и самоопределении личности усматривал Вебер высшее достижение европейской истории нового времени. То, что Россия не прошла Реформацию в XVI-XVII веках, ставило крест на возможности модернизации её общества по западноевропейскому пути.

Аграрная проблема стала главной для российского либерализма, ибо при попытке её решения неумолимо возникала дилемма — либо в деревне создается сильный мелкобуржуазный уклад, ведущий к социальному расслоению и создающий питательную почву для постоянных бунтов и хаоса, либо крестьянская община сохраняется в неприкосновенности, а, следовательно, деревня обрекается на перманентный застой и консервацию патриархальщины.
Разумеется, Вебер рассматривал возможность для России создание широкой системы частнособственнических крестьянских хозяйств, и это было бы главной прогрессивной исторической целью для страны. Но его тревожило то обстоятельство, что это должно повлечь за собой хозяйственный спад и, потому, резкий всплеск политического радикализма (как минимум на одно поколение – на 20-30 лет). И у него не было ответа, смогла бы страна пережить такую долгую смуту.

Таким образом, по заключению Вебера российские либеральные демократы попали в тупик. В силу своей принципиальной этической ориентации они могли настаивать только на всеобщем избирательном праве. Но сами их идеалы в тогдашних условиях России могли завоевать влияние и получить известные шансы на осуществление только при принятии цензовой избирательной системы (примерно так, как избирались царские Госдумы, когда крестьяне были практически лишены иметь своих представителей в парламенте). Либералы оказались перед неразрешимым выбором, где выигрыша не могло быть ни в том, ни в другом случае.

В выигрыше на первой фазе революции (после разгона II Госдумы) оказались, по заключению Вебера, центральная бюрократия. Поэтому, главный конфликт в будущем должен развернуться между ней и широкими массами архаизированных слоёв города и деревни. А поскольку тенденцией всякой бюрократии выступает стремление свести демократический контроль общественности за своей деятельностью к минимуму, то при отсутствии гражданского общества и правового государства бюрократия превращается из функционального проводника государственности в среде гражданского общества в воплощение самой власти.

В итоге именно это и произошло после Октябрьской Революции, и длится и по нынешний день – ничем не ограниченная власть бюрократии («коллективная монархия»).
Такая специфика российской бюрократии во многом определялась тем, что она имела иной источник происхождения, чем в Европе. На Западе бюрократия была продуктом правового государства, в России она сформировалась на почве правового беспредела и произвола. Вебер отмечал стремление бюрократии к установлению своего господства над прочими классами и группами. В России, а затем в СССР, по определению чешского философа А.Полипа, бюрократия отказалась не просто правящим классом, а единственным социальным классом вообще по своей сути.

Макс Вебер был одним из первых, если не самым первым, кто сумел понять и показать важность всего набора культурных предпосылок, лежащего в фундаменте экономического роста развитых стран. Универсальный и кратчайший рыночный путь к обществу благосостояния не более чем, миф. Общество должно быть подготовлено к нему предварительным соответствующим трудовым этосом, подобно тому, как спортсмен не выходит на старт без тренировки.

А поскольку материальные обстоятельства несут с собой объективные тенденции развития, то следует ими покориться им и расстаться со своими гуманитарными идеалами и иллюзиями, либо смело и героически идти навстречу судьбе, сознавая свою обречённость (как это в итоге и произошло с кадетами и правыми социалистами в России – эсерами и меньшевиками). В этом и заключалась, по мнению Вебера, драма российского либерализма начала ХХ века. Он (либерализм) оказался внутри такого общества, которое могли увлечь за собой не демократические идеалы и принципы свободы личности, а романтический радикализм правого или левого толка, глубоко авторитарный по самой своей сущности.

Вебер подчёркивал, что само по себе экономическое развитие ни в коем случае не гарантирует реализации принципа свободы личности. Скорее, наоборот, в архаизированных странах логика экономических интересов ведет к возникновению новых каст, новой правящей аристократии, к построению «дома нового рабства».
Хрупкость свободы, с точки зрения Вебера, определяется тем, что возникла она при таком уникальном стечении условий и обстоятельств в Европе (в первую очередь – Реформации), которое никогда не повторится вновь. А это означает, что вне европейского или североамериканского общества принцип автономии субъекта будет не органически присущим иному обществу, а искусственно ему привитым, а потому непрочным. Это в итоге и произошло с двумя главными перифериями европейского мира – Россией и Латинской Америкой.

Вебер был хорошо знаком с тем анализом гражданского общества, который провел А. Де Токвиль на примере Североамериканских Штатов. Там практический смысл гражданского общества очевиден: люди безвозмездно участвуют в работе многочисленных гражданских ассоциаций; они сами вносят средства на проведение конкретных общих дел. Эти черты отличали во многом и работу русских земств, которые осуществляли свою деятельность без помощи, а нередко при противодействии со стороны государственной власти.

При этом Вебер принципиально разделял понятия «земства» и «интеллигенции» в России. В статье «Переход России к псевдоконституционализму» он отмечает подрывную роль «третьего элемента», разлагающего изнутри работу земства. Это «твёрдо, но плохо оплачиваемые служащие земств. Среди них находится «интеллигенция» В ходе революции они находились в резком противостоянии по отношению к центральной власти и были на селе носителями социал-революционной пропаганды».

«Высшая русская бюрократия, подобно офицерскому корпусу, рекрутируется, в конце концов, как и везде, в значительной степени из состоятельных слоёв». Из них формируется парламент — Дума, способности которой к пониманию, определению и решению острейших проблем развития общества Вебер оценивает весьма низко. Вошедшие в её состав группы имеют свои узкие интересы и в преобразовании страны заинтересованы лишь в той мере, в какой оно будет способно удовлетворить их интересы. Да и сами эти интересы, как показывает Вебер, направлены вовне, за пределы страны и носят националистический, более того, империалистический характер.
«Они успешно «заменяют теперь мечтания о «правах человека». Как и правящие круги, так и интеллигенция России страстно берётся за решение зарубежных проблем, не желая решать, а порой и замечать острейших проблем в собственном доме. Только Пётр Струве (один из первых русских марксистов, позднее ставший левым либералом), «несправедливо охаянный», по выражению М. Вебера, и его ближайшие сподвижники твёрдо стояли на позициях демократического переустройства страны. Но они слишком слабы, и потому тема построения в России гражданского общества снимается.

Интересно, что некоторые западные советологи продолжили анализ России, основанный на идеях Макса Вебера. К примеру, на него часто ссылается американский политолог Ричард Пайпс. В одной из своих ранних работ (1955 год) Пайпс пишет, что «Вебер верно предсказал бесперспективность российского либерализма, объясняя это не слабостью среднего класса, а наличием пропасти, разделяющей две заинтересованные в либерализме группы: либеральную интеллигенцию и средний класс».

В 1974 году английский социолог Дэвид Битэм в работе «Макс Вебер и теория современной политики» посвятил целую главу работам Вебера о России, выделив две основные проблемы:

1) возможно ли движение к парламентаризму в условиях авторитарной системы и какие силы способны начать это движение?;

2) могут ли существовать гражданские свободы в условиях российского капитализма и уже развившейся современной бюрократии?

По мнению Битэма, Вебер не считал концепцию буржуазного либерализма приложимой к России, он не выявил там непосредственной связи между политической свободой, капиталистическим развитием и экономическими отношениями буржуазии как класса.
Немецкий советолог Дальман был редким веберианцем, кто всё же видел шанс для России. Он полагал, что Россия должна следовать не европейскому, а американскому пути. Для Вебера Россия и Америка, несмотря на различия, сходны в том, что обе они — страны «без истории»; отчасти это объясняется их огромными территориями. Ранее Алексис де Токвиль также обращал внимание на сходство этих государств.

«Вебер пессимистично оценивал положение в России, хотя он, без сомнения, относил её к христианскому культурному кругу и романской правовой семье, писал о неизбежности присоединения России к европейскому развитию», — заключает Д. Дальманн.

(Цитаты: А. Патрушев, «Макс Вебер и Россия» — сборник «Россия и Запад», 1996 год; Диттмар Дальман «Макс Вебер и Россия» — журнал «Социальные и гуманитарные науки», №4, 2006).

+++

Ещё в Блоге Толкователя о российской архаике:

Россия между архаизмом и тоталитаризмом

Великий русский философ Александр Ахиезер ещё в начале 1990-х прогнозировал крах либерального проекта в России. Своё убеждение он основывал на том, что в России сложились два субэтноса: европеизированное меньшинство и архаичное русское большинство. Власть вторых приводит к хаосу и локализму, а первых – к тоталитаризму, единственно способному удержать государство и цивилизационные основы.
«Победа деревни и поражение города в России»

Россия сегодня – это «тоталитаризм наоборот». Общество полностью поглотило государство, растворило его в себе. Общество же сегодня – это победившая «деревня», добивающая остатки «города». Это месть деревни за 1930-е и 1990-е, лишившие её потребительского счастья.
тут

[dr_slam]

Опять "нард не тот", -и слава Богу.